В Венецию с русскими поэтами. Часть 1. «Золотая голубятня у воды…» — СТРАНЫ — ГОРОДА

March 10th, 2014, 01:00 pm

В Венецию с русскими поэтами. Часть 1. «Золотая голубятня у воды…»

И Венецию полюбишь
Без ума и всей душой…
Петр Вяземский

Столько захватывающих историй связано с Венецией, сколько слов сказано о ней, сколько раз ее изображали художники, столько в Венеции создано и ей посвящено  прекрасной музыки, сколько людей любили ее и поклонялись ей…  Венеция уже давно не существует сама по себе, без шлейфа рождаемых ею ассоциаций и аллюзий. Она всегда предстает перед нами под маской «венецианского мифа», в ореоле бесчисленных, созданных за века художественных образов. Не все видели Венецию воочию, но все знакомы с ней, знают ее. У каждого народа, не говоря уж о каждом человеке, свои источники этого знания. Если говорить о литературной Венеции, то для англичан – это Джордж Байрон и Генри Джеймс, для американцев – Эрнест Хемингуэй, для немцев – Томас Манн, для нас, выросших в лоне русской культуры, – это прежде всего Павел Муратов с его несравненными «Образами Италии» и русские поэты: Блок, Ахматова, Пастернак, Мандельштам, Бунин, Волошин, вечно влюблённый в Венецию Бродский.

Русская «литературная венециана» очень обширна. Образ Венеции в русской поэзии  даже стал темой высоконаучных диссертаций. Представляю себе, как были бы изумлены сами поэты, если бы им довелось прочитать изобилующие сложными терминами тексты о строках, которые они сочиняли, покачиваясь в гондоле, сидя за столиком кафе или посматривая на канал из окна гостиницы.

Набережная дельи Скьявони

Я отобрала для своего «венецианского калейдоскопа» стихи поэтов минувшего и нынешнего веков. Единственное исключение — стихотворение Петра Вяземского. Написанное в середине 19 столетия, оно звучит настолько современно, что, кажется, из этих строк вышла вся дальнейшая русская венециана. В моей подборке есть стихи (иногда в отрывках) знаменитые и малоизвестные, некоторые имена, возможно,  будут для кого-то новыми. Стихотворные строфы я попыталась сочетать со своими фотографиями, видами сегодняшней Венеции. Соединить схожие мотивы на фото и в стихах оказалось не очень легким делом – в одном и том же стихотворении могут упоминаться и Святой Марк, и крылатый лев, и гондолы, и каналы,   в то время как фотосюжеты логично объединять по темам.

Моя подборка стихов не претендует на полноту, и у  меня не было цели напрямую иллюстрировать стихи. Я просто хотела показать вам то, что видели вокруг себя поэты, вдохновляясь Венецией. За достоверность пейзажа можно поручиться, ведь Венеция   почти не изменилась в течение веков (в чем можно убедиться, посмотрев на картины Гварди и Каналетто), что уж говорить о последнем столетии.  Разве что  воспетых  многими поэтами голубей на пьяцце Сан Марко уже нет.

Сан Джорджо  Маджоре

В первой части нашего литературного путешествия я приглашаю вас погулять вокруг собора Сан Марко и Палаццо Дожей, а потом  покататься по венецианским каналам на гондоле. Во второй части мы проплывем на водном трамвае вапоретто по Большому каналу и посмотрим на него с моста Риальто.

Санта Мария делла Салюте

Город чудный, чресполосный –
Суша, море по клочкам, —
Безлошадный, бесколёсный,
Город — рознь всем городам!
Пешеходу для прогулки
Сотни мостиков сочтёшь;
Переулки, закоулки, —
В их мытáрствах пропадёшь.
Вместо улиц — коридоры,
Где народ валит гуськом,
Зданья — мраморные горы,
ИзваЯнные резцом.
Здесь — прозрачные дороги
И в их почве голубой
Отражаются чертоги,
Строя город — под водой.
Экипажи — точно гробы,
Кучера — одни гребцы.
Рядом — грязные трущобы
И роскошные дворцы.
Нищеты, великолепья
Изумительная смесь;
Злато, мрамор и отрепья:
Падшей славы скорбь и спесь!..
Торжествуя над веками
И над злобною враждой,
Он цветёт ещё пред нами
Всемогущей красотой…
Петр Вяземский, 1853

Вид на Пьяцетту с колокольни Сан Марко

Золотая голубятня у воды,
Ласковой и млеюще-зеленой;
Заметает ветерок соленый
Черных лодок узкие следы.

Сколько нежных, странных лиц в толпе.
В каждой лавке яркие игрушки:
С книгой лев на вышитой подушке,
С книгой лев на мраморном столбе.

Как на древнем, выцветшем холсте,
Стынет небо тускло-голубое…
Но не тесно в этой тесноте
И не душно в сырости и зное.
Анна Ахматова,1912

На молу и ветрено и ярко,
Пеной стынет моря влажный пыл.
В давний день здесь лев святого Марка
Омочил концы державных крыл.

С той поры плывут волнами годы,
Трепет волн всё так же чист и синь,
Так же о дарах святой свободы
Возвещает стройная латынь.

Этот звон — и этот камень серый…
Если ж взгляд на Локрум подниму —
Вижу в дымке царственной галеры
Плавно уходящую корму.
Лидия Алексеева

Холодный ветер от лагуны.
Гондол безмолвные гроба.
Я в эту ночь — больной и юный —
Простерт у львиного столба.

На башне, с песнию чугунной,
Гиганты бьют полночный час.
Марк утопил в лагуне лунной
Узорный свой иконостас.

В тени дворцовой галереи,
Чуть озаренная луной,
Таясь, проходит Саломея
С моей кровавой головой.

Всё спит — дворцы, каналы, люди,
Лишь призрака скользящий шаг,
Лишь голова на черном блюде
Глядит с тоской в окрестный мрак.
Александр Блок, 1909 

Саломея с головой Иоанна Крестителя.
Мозаика  в баптистерии Сан Марко, упомянутая в стихотворении Блока

Крылатый лев, венчающий колонну на Пьяцетте

Pax tibi, Marce, evangelista meus.3
(Надпись на книге, которую держит
в лапах лев святого Марка)

Кем открыт в куске металла
Ты, святого Марка лев?
Чье желанье оковало
На века — державный гнев?
«Мир тебе, о Марк, глашатай
Вечной истины моей».
И на книгу лев крылатый
Наступил, как страж морей.
Полузверь и полуптица!
Охраняема тобой,
Пять веков морей царица
Насмехалась над судьбой.
В топи илистой лагуны
Встали белые дворцы,
Пели кисти, пели струны,
Мир судили мудрецы.
Сколько гордых, сколько славных,
Провожая в море день,
Созерцали крыл державных
Возрастающую тень.
И в святые дни Беллини
Ты над жизнью мировой
Так же горд стоял, как ныне
Над развенчанной страной.
Я — неведомый прохожий
В суете других бродяг.
Пред дворцом, где жили дожи,
Генуэзский вьется флаг;
Не услышишь ты с канала
Тасса медленный напев;
Но, открыт в куске металла,
Ты хранишь державный гнев.
Над толпами, над веками,
Равен миру и судьбе,
Лев с раскрытыми крылами
На торжественном столбе.
Валерий Брюсов, 1902

Часовая башня с гигантами (маврами),  отбивающими время,
которые упоминаются в стихотворениях Блока и Гумилева.

Вид на часовую башню и квадригу Лисиппа на фасаде Сан Марко

Поздно. Гиганты на башне
Гулко ударили три.
Сердце ночами бесстрашней,
Путник, молчи и смотри.

Город, как голос наяды,
В призрачно-светлом былом,
Кружев узорней аркады,
Воды застыли стеклом.

Верно, скрывают колдуний
Завесы черных гондол
Там, где огни на лагуне
— Тысячи огненных пчёл.

Лев на колонне, и ярко
Львиные очи горят,
Держит Евангелье Марка,
Как серафимы крылат.

А на высотах собора,
Где от мозаики блеск,
Чу, голубиного хора
Вздох, воркованье и плеск.

Может быть, это лишь шутка,
Скал и воды колдовство,
Марево? Путнику жутко,
Вдруг… никого, ничего?

Крикнул. Его не слыхали,
Он, оборвавшись, упал
В зыбкие, бледные дали
Венецианских зеркал.
Николай Гумилев, 1913

Вечер на пьяцце Сан Марко

Подозреваю, что в раю
есть указатели «К Сан-Марко»,
и дождь, и шар, парящий ярко,
и винт, вплетающий струю
в блаженство, налитое всклянь, —
и там не поздно и не рано,
как в стеклодувне на Мурано,
сушить лирическую ткань.
Алексей Пурин

Кампанила Сан Марко

Адриатика плачет… Из дальней страны
Донеслась ко мне жалоба бледной волны
«Умерла, умерла Кампанила!»
И я вижу, как город тоскою объят,
Как печальны каналы и мрамор палат,
Как волшебница моря уныла. –
И гондолы грустнее, чем прежде, скользят
По каналам немым, как могила,
Словно черные лебеди горя и зол. ..
Отуманены образы мрачных гондол…
Все твердит: «Умерла Кампанила!»

Головачевский С., 1902
На разрушение колокольни Св. Марка в Венеции
В 1902 году колокольня неожиданно рухнула. Она была восстановлена на том же месте в 1912 году.

Вид на Венецианскую лагуну с кампанилы Сан Марко

….И далёко,
За каналы, за лежавший плоско
И сиявший в тусклом блеске город,
За лагуны Адрии зеленой,
В голубой простор глядел крылатый
Лев с колонны. В ясную погоду
Он на юге видит Апеннины,
А на сизом севере — тройные
Волны Альп, мерцающих над синью
Платиной горбов своих ледЯных…
Иван Бунин, 1913

И вот другой собор… Был смуглый
Закат и желтоват и ал,
Когда впервые очерк круглый
Мне куполов твоих предстал.
Как упоительно неярко
На плавном небе, плавный, ты
Блеснул мне, благостный Сан-Марко,
Подъемля тонкие кресты!
Ложился, как налет загара,
На мрамор твой — закатный свет. ..
Мне думалось: какою чарой
Одушевлен ты и согрет?
Что есть в тебе, что инокиней
Готова я пред Богом пасть? —
Господней воли плавность линий
Святую знаменует власть.
Пять куполов твоих — как волны…
Их плавной силой поднята,
Душа моя, как кубок полный,
До края Богом налита.
София Парнок, 1914

Вавилонская башня, мозаика в  соборе Сан Марко

Змеино-зелено и львино-золотисто,
И по фазаньему, павлиньему пестро,
Но все притушено и лиловато-мглисто,
И вдруг из сумрака колонное ребро.
Юрий Иваск,   1960

Порта де ла Карта («Бумажные» врата)  — один из парадных входов в Палаццо Дожей 

Картинки, знакомые с детства,
тебе показали в Венеции –
и кремовый торт Сан Марко,
и сонмы сбежавших из зоопарка
крылатых львов, туристов и голубей,
И небо, воды голубей…
И воду, глубже неба, с опрокинутыми мостами.
И предчувствие цунами.
Евгений Рейн

…Свет разжимает ваш глаз, как раковину; ушную
раковину заполняет дребезг колоколов.
То бредут к водопою глотнуть речную
рябь стада куполов.
Из распахнутых ставней в ноздри вам бьет цикорий,
крепкий кофе, скомканное тряпье.
И макает в горло дракона златой Егорий,
как в чернила, копье.
Иосиф Бродский,1982

Веницейской жизни, мрачной и бесплодной,
Для меня значение светло.
Вот она глядит с улыбкою холодной
В голубое дряхлое стекло.

Тонкий воздух кожи, синие прожилки,
Белый снег, зеленая парча.
Всех кладут на кипарисные носилки,
Сонных, теплых вынимают из плаща.

И горят, горят в корзинах свечи,
Словно голубь залетел в ковчег.
На театре и на праздном вече
Умирает человек.

Ибо нет спасенья от любви и страха,
Тяжелее платины Сатурново кольцо,
Черным бархатом завешенная плаха
И прекрасное лицо.

Тяжелы твои, Венеция, уборы,
В кипарисных рамах зеркала.
Воздух твой граненый. В спальнях тают горы
Голубого дряхлого стекла.

Только в пальцах — роза или склянка,
Адриатика зеленая, прости!
Что же ты молчишь, скажи, венецианка,
Как от этой смерти праздничной уйти?

Черный Веспер в зеркале мерцает,
Все проходит, истина темна.
Человек родится, жемчуг умирает,
И Сусанна старцев ждать должна.
Осип Мандельштам. 1920

Лестница гигантов в Палаццо Дожей

Фигуры тетрархов, 4 век.

Мост Вздохов, соединяющий Палаццо Дожей с тюрьмой

Как мрачен в кровавом закате
Тяжелый тюремный карниз!
Мост вздохов, молитв и проклятий
Над черным каналом повис.

Налево – дворец лучезарный,
Ряды раззолоченных зал, —
В них где-то таился коварный
Всесильный паук – Трибунал;

Под крышей свинцовой направо –
Ряд каменных узких мешков…
От блеска, почета и славы
До гибели – двадцать шагов.
Василий Сумбатов

Вид из окошка на Мосту Вздохов.

Ящик для анонимных доносов в Палаццо Дожей

Мокрая кОновязь пристани. Понурая ездовая
машет в сумерках гривой, сопротивляясь сну.
Скрипичные грифы гОндол покачиваются, издавая
вразнобой тишину.
Чем доверчивей мавр, тем чернее от слов бумага,
и рука, дотянуться до горлышка коротка,
прижимает к лицу кружева смятого в пальцах Яго
каменного платка.

Иосиф Бродский, 1982

Ленивый плеск, серебряная тишь,
дома – как сны. И отражают воды
повисшие над ними переходы
и вырезы остроконечных ниш.

И кажется, что это длится годы…
То мгла, то свет, — блеснет железо крыш,
и где-то песнь. И водяная мышь
шмыгнет в нору под мраморные своды.

У пристани заветной, не спеша,
в кольцо я продеваю цепь. Гондола,
покачиваясь, дремлет, — чуть дыша
прислушиваюсь: вот, как вздох Эола,
прошелестит ко мне ее виола. …
И в ожиданье падает душа.
Сергей Маковский, 1926

Площадь перед церковью Санти Джиованни э Паоло и Скуолой Гранде ди Сан Марко.
Любимый уголок Венеции Иосифа Бродского.

Памятник кондотьеру Бартоломео Коллеони  и  Скуола Гранде ди Сан Марко.

Работа Джиованни Беллини,  Скуола Гранде ди Сан Марко

Той Венеции невозвратимой
Не забыть! Струится вода
И одеты серебряным дымом
Купола, кампанила, суда.

Плещут волны в изножья ступеней,
И навек в колдовство вплетены
Кружевной беломраморный гений
И белье вдоль кирпичной стены.

В узких улочках дремлют преданья
И царит кондотьер над землей
Завороженное мирозданье,
Адриатики сон золотой!

Здесь мосты упоенно-горбаты,
И старик-гондольер все поет,
Здесь резные палаццо-палаты
Переполнили сердце мое!

А в витринах старинные смальты
О купеческих «гатах» рассказ…
Мне бы, в сумерках, к Pоnte Rialto
Перед смертью пройти еще раз!
Дмитрий Балашов

В Венеции, где голуби давно
Теснят к воде собор Святого Марка.
В Венеции, где пристаней полно,
Но нет зато троллейбусного парка.
В Венеции, которая сама
Похожа на одну большую пристань.
В Венеции, где море все дома
Подчеркивает линией волнистой.
В Венеции, где ты на пару дней
Поселишься в каком-нибудь палаццо,
Заметить вдруг, что здесь у них сильней
От сырости обои пузырятся.
Дмитрий Смагин

Ты снилась мне, Венеция, по Джеймсу,
Завернутая в летнюю жару,
С клочком земли, засаженным цветами,
И полуразвалившимся жильем,
Каналами изрезанная сплошь.

Ты снилась мне, Венеция, по Манну,
С мертвеющим на пляже Ашенбахом
И смертью, образ мальчика принявшей.
С каналами? С каналами, мой друг.
Александр Кушнер, 1974

Резные фасады, узорные зданья
На алом пожаре закатного стана
Печальны и строги, как фрески Орканья, —
Горят перламутром в отливах тумана…
Устало мерцают в отливах тумана
Далеких лагун огневые сверканья. ..
Вечернее солнце, как алая рана…
На всем бесконечная грусть увяданья.
О пышность паденья, о грусть увяданья!
Шелков Веронеза закатная Кана,
Парчи Тинторетто… и в тучах мерцанья
Осенних и медных тонов Тициана…
Как осенью листья с картин Тициана
Цветы облетают… Последнюю дань я
Несу облетевшим страницам романа,
В каналах следя отраженные зданья…
Венеции скорбной узорные зданья
Горят перламутром в отливах тумана.
На всем бесконечная грусть увяданья
Осенних и медных тонов Тициана.
Максимилиан Волошин, 1910

Венеция на закате: «и в тучах мерцанья осенних и медных тонов Тициана»…

Совершить захватывающее путешествие по музыкальной Венеции приглашает сегодня archigenova
http://archigenova.livejournal.com/43166.html

О некоторых авторах
Лидия Алексеева (1919, Двинск  — 1989. Нью-Йорк) — русская поэтесса, родственница Анны Ахматовой.
Алексей Пурин, род. 1955 в Ленинграде  — поэт, эссеист, переводчик
Юрий  Иваск (Джордж Иваск, 1910, Москва — 1986, Амхёрст)   —  русский поэт, литературный критик, американский историк русской литературы.
Василий Сумбатов (1893, Санкт-Петербург, —1977, Ливорно) — русский поэт, переводчик и художник «первой волны» эмиграции.
Дмитрий Смагин, род. 1970,Смоленск. Поэт, филолог.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Стихи о Венеции. Венеция

Стихотворения из раздела Городская поэзия:

• Осенние ритмы

Стихи парафраз на пару фраз о питерской осени. В Питере осень. Мокнет Питер под дождём. Осень закончится вскорости!

• Зябкий город. Ноябрь.
• Попутчица

Стихи о незнакомой попутчице по трамваю. Я смотрел на отраженье незнакомки у окна. Мой трамвайчик колесил. Александр Конопля.

Городская поэзия

10 лучших стихов о Венеции – Интересная литература

Литература

Венеция входит в список самых посещаемых мест, а своеобразная топография и география города сделали его популярной туристической достопримечательностью на протяжении веков. А поэты на протяжении веков использовали Венецию в качестве фона для своих произведений или восхваляли город. Итак, вот десять самых лучших стихотворений о Венеции и литературных изображений этого знаменитого города-республики. Если вы собираетесь посетить эту древнюю республику в ближайшее время, обязательно прочтите эти стихи.

Аноним, «Гернут, еврей из Венеции». Примерно в то же время, когда Уильям Шекспир создал Шейлока, еврейского ростовщика из Венеции, в своей пьесе «Венецианский купец» , анонимный автор баллад дал нам это стихотворение о венецианском еврее по имени Гернут. Действительно, эта баллада могла быть написана даже до пьесы Шекспира и оказала на нее влияние. Конечно, параллели между историей ростовщика Гернута и ростовщика Шейлока выходят за рамки того факта, что они оба венецианцы…

Сэмюэл Роджерс, «Венеция». ‘В море есть славный Город. / Море в широких, узких улицах, / Приливы и отливы; и соленые водоросли / Цепляются за мрамор ее дворцов…» Роджерс (1763-1855) сейчас малоизвестен, но он был соратником ряда крупных поэтов-романтиков в начале девятнадцатого века. В серии стихов об Италии Роджерс описал страну в виде своего рода стихотворной версии книги о путешествиях. В его стихотворении о Венеции блестяще передана морская обстановка города.

Лорд Байрон, «Ода Венеции». ‘О, Венеция! Венеция! Когда твои мраморные стены / Будут на уровне воды, / Крик народов над твоими затонувшими чертогами, / Громкий плач по бурлящему морю!» Многие писатели девятнадцатого века опасались, что город Венеция, который просуществовавший более тысячелетия, погрузится под воду и будет потерян навсегда. В своей «Оде Венеции» Байрон оплакивает то, что он считает неминуемой потерей Венеции под водами Адриатики.

Генри Уодсворт Лонгфелло, «Венеция». «Белый лебедь городов, дремлющий в твоем гнезде / Так чудесно построенный среди камыша / Лагуны, которая ограждает тебя и питает, / Как говорит твой старый историк и твой гость!» Венецианские лагуны являются ключевой частью топография города, и американский поэт Лонгфелло вызывает их здесь вместе с «дремлющей» Венецией.

Эмма Лазарус, «Венецианская маска». Наиболее известна своим сонетом, позже написанным на Статуе Свободы, Лазаре (1849 г.-1887) был, как и Лонгфелло, американским поэтом. Это стихотворение с подзаголовком «Сон» определенно отражает потустороннее ощущение Венеции: «Не пятно, / В наполненной солнцем сапфировой чаше, которая есть небо, — / Не рябь на черном полупрозрачном переулке / Обнесенной стенами лагуны. / Не крик / Когда гондольеры с бархатным веслом скользят мимо, / Сквозь золотой полдень…»

А. Э. Хаусман, «Известный морем и берегом». «Кормчий Триеста / Глянул, где должна быть его метка, / Но пуст был запад / И Венеция под водой». Венеция, как и Париж, — самый романтический город. Это стихотворение Хаусмана, вдохновленное романтической связью с венецианским гондольером по имени Андреа, не публиковалось при его жизни, почти наверняка потому, что Хаусман считал его слишком откровенным о своей гомосексуальности.

Артур Саймонс, «Венеция». Саймонс (1865-1945) сыграл важную роль в знакомстве многих английских читателей с французским символизмом, и это короткое стихотворение о Венеции передает вид и ощущение города с почти протообразной точностью: «Вода и мрамор и это безмолвие / Которое не сломанный колесом или копытом; / Город, похожий на водяную лилию, меньше / Видимый, чем отраженный, стена дворца и крыша…»

Лоуренс Биньон, «Венеция». Биньона помнят главным образом за то, что он написал стихотворение «Для павших», знакомое каждому, кто смотрел службу в честь Дня памяти в Великобритании каждый ноябрь. Но это стихотворение с его воспоминанием о «волшебном синем» видении Венеции — великолепное описание уникального венецианского пейзажа. Это стихотворение недоступно где-либо еще в Интернете, поэтому мы приводим его полностью здесь:

Белые облака, которые поднялись, преследуют облака
Пока небо не засмеется, голубое и голое;
Солнечные зайчики, трепещущими волнами опережающие
Искрить поцелуи на мраморной лестнице;
Ленивая вода, образы которой
Дворцы с тонкими колоннами,
Или скользит в тени и на солнце, где над
Стенами, что осыпаются красным,
Млечный цвет и свежий лист парят,
Или блестит в бесконечном утреннем просторе,
Далеко и слабо для ослепительных миль
К одиноким башням и кипарисовым островам,
Где призрачные горы висят высоко
Вдоль тумана северного неба:
О Любовь, что за праздные сказки рассказывают
Что это слава прославленная и старая?
Ибо сегодня я знаю, что все это в тебе,
Это видение, купающееся в волшебной синеве,
Мое море, которое окружает меня кругом и кругом
С извилистыми руками в глубоких глубинах,
И несет наши мысли, как золотые паруса
Быть потеряны там, где мерцает и бледнеет дальний край,
Мое небо, что над горами приносит
Звезды и дарит нам дивные крылья,
Моя заря, что пронзает тайную ночь
К центральному сердцу пылающего света
И тысячецветного пламени и цветов
В сияющих дворцах, куполах и башнях!
Чудо, рожденное небом и морем,
«Это все в тебе, что дало это мне.

Борис Пастернак, «Венеция». Хотя Пастернак больше известен как писатель — он написал « Доктор Живаго », — он был также и поэтом, и в этой венецианской поэме он запечатлел музыку, звуки и виды города.

Эрика Йонг, «Венеция, ноябрь 1966 года». Шекспир, Святой Марк, гондольеры, дож и, конечно же, много воды — все это фигурирует в этом раннем стихотворении Эрики Йонг об «самом невероятном из городов».

Нравится:

Нравится Загрузка…

Теги: Лучшие стихи, Книги, Классика, Английская литература, Литература, Поэзия, Рекомендации, Венеция, Венецианские стихи

Венеция Германа Мелвилла — Стихи

С пантеистической энергией воли
Маленький ремесленник Кораллового моря
Напряжённый в синей бездне,
Возводящий свою чудесную галерею
    И длинная аркада,
Эрекции, увешанные множеством бахромы
    Мраморной гирлянды,
Показывающий, на что способен червь. p>

Трудолюбивый в более мелкой волне,
    Продвинутый в родственном искусстве,
Более гордый агент доказал могущество Пана
Когда Венеция поднялась среди рифов дворцов.

Америка

  Я 
Где раскрываются крылья солнечного Купола
Я видел Знамя в радостном воздухе —
Звездный, как Волосы Береники —
На плаву в расширенной храбрости там;
С волнообразным затяжным течением,
Когда катятся бразильские волны
Объемно над линией.
Земля покоилась в мире внизу;
Дети в своем восторге
Свернулись к ликующему сердцу
Молодого материнства.
  II 
Позже, и это струилось в бою
Когда буря смешалась с дракой,
И над острием древка
Я видел двусмысленную игру молнии.
Доблесть с Доблестью боролась и умерла:
Жестоким было Отчаяние и жестоким была Гордость;
И потерянная Мать безмолвно стояла,
Бледная от ярости своего выводка.
  III 
Еще позже, и шелк сделал ветер
Ее справедливый холод для;
Мало пользы от сияющего савана,
Хотя румяный оттенок, чтобы развеселить или согреть
Наблюдатель посмотрел на нее низко и сказал:
Она спит, но спит, она не мертва. 
Но в этом сне искривление показало
Ужас видения там -
Безмолвное видение непровозглашенное,
Обнажая земное основание,
И Горгона в своем укромном месте.
Было страшно видеть
Такой грязный сон на таком прекрасном лице,
И мечтатель, лежащий в этом звездном саване.
  IV 
Но из транса она вдруг вырвалась…
Транс или смерть в продвинутую жизнь;
У ее ног дрожащее ярмо,
И в ее аспекте повернулся к небу
Ни страсти, ни раздора —
Ясный спокойный взгляд. Он говорил о боли,
Но такое, что очищает от пятен —
Острые муки, которые никогда не повторяются —
И триумф, подавленный знанием, встретится,
Сила хрупкая, и надежда умудрилась,
И юность созрела для места возраста —
Закон на ее лбу и империя в ее глазах.
Так она, с серьезным видом и поднятым флагом;
Пока тень, преследуемая светом,
Бежали по далекой мускулистой высоте,
И оставил ее на скале.
 

Геттисберг

 O Гордость дней в расцвете месяцев
  Ныне утроив славу,
Когда перед ковчегом нашего святого дела
Упал Дагон вниз-
Дагон обречен, который, вооруженный и целеустремленный,
Никогда его нечестивое сердце не расширялось
После этого часа; Бог загородил свою силу,
И вот последний захватчик атаковал. 
Он зарядил, и в этом заряде сконденсировался
  Его вся ненависть и весь огонь;
Он стремился взорвать нас в своем презрении,
И иссушить нас в своем гневе.
Перед ним шел визг снарядов-
Воздушные крики, колкости и крики;
Затем три волны вспыхнули вперед
  Нахлынули, но были встречены, и обратно поставили:
Гордость оттолкнула более суровая гордость,
  А Право пока еще оплот.
До наших строк это казалось пляжем
  Какие дикие сентябрьские бури усыпали
С опустошением на крушение, и вместе с ним
Бледные экипажи неизвестны-
Мужчины, оружие и кони. Вечернее солнце
Умерла на лице каждого бездыханного,
И умер на извилистой кромке боя
И поисковые отряды одиноки.
На склоне холма зеленели курганы,
  Наш центр занимал то место могил,
А некоторые до сих пор держат его в обмороке,
  И над этими волнами славы.
Памятник воину, разбившемуся в бою,
Воспарит преображенный в высшем свете,
Огромный медведь;
Солдат и священник с гимном и молитвой
Положили камень, и каждая кость
Упокоится там с честью.
 

Шайло: Реквием

 Слегка скользя, вращаясь,
 Ласточки летают низко
 Над полем в пасмурные дни,
 Лесное поле Шило —
 Над полем, где апрельский дождь
 Успокоил высохших, растянувшихся от боли
 сквозь ночную паузу
 Это последовало за воскресным боем
 Вокруг церкви Шило —
 Церковь такая одинокая, бревенчатая,
 Это повторило многим прощальный стон
 И естественная молитва
 Там смешались умирающие враги —
 Утром враги, а вечером друзья —
 Слава или страна меньше их заботы:
 (Как пуля может разубедить!)
 Но теперь они лежат низко,
 Пока над ними скользят ласточки,
 И все стихло в Шайло.