Константин Паустовский и Марлен Дитрих

Update Required To play the media you will need to either update your browser to a recent version or update your Flash plugin.

1964-й год. На гастроли в СССР прилетает Марлен Дитрих – звезда мирового масштаба, икона стиля, американская актриса немецкого происхождения.
В 1949 году ей попадает сборник произведений советских авторов, среди которых небольшой рассказ Паустовского «Телеграмма». Этот рассказ её поражает, она запоминает имя автора. Марлен Дитрих, ярая антифашистка, мечтала попасть в Россию, страну, победившую фашизм. И вот, в 1964 году это происходит.
Прилетев в Советский Союз, она просит, чтобы её познакомили с Константином Паустовским, чем безмерно поражает всех встречающих. Через некоторое время ей сообщают, что Паустовский находится в больнице, он перенес второй инфаркт и, навряд ли они смогут встретиться.
Дитрих приглашают в Центральный Дом Литераторов в Москве на встречу с писателями. Во время выступления к Дитрих подошла помощница-переводчица и сказала, что в зале находится Паустовский и хотел бы подарить ей свои книги. Узнав о том, что Марлен Дитрих хотела с ним встретиться, Константин Паустовский, в сопровождении лечащего врача и своей жены, приехал на её выступление в ЦДЛ.
Марлен Дитрих уговорила Константина Паустовского подняться на сцену. И вот женщина, на коленях перед которой, в буквальном смысле этого слова, стояли такие люди, как Ремарк, Хемингуэй, встала на колени перед русским писателем – Константином Георгиевичем Паустовским. Вы можете увидеть этот момент на копии фотографии, находящейся над витриной № 4.
Она скажет ему три слова, которые выучила по-русски: «Большое Вам спасибо», – за один рассказ «Телеграмма»! Все, кто находился в это время в зале, встали, рукоплескали стоя, видна часть публики в правом нижнем углу фотографии. Паустовский подарит Дитрих свою книгу «Потерянные романы с автографом: «Марлен Дитрих, если я напишу рассказ подобный «Телеграмме», то я позволю себе посвятить его Вам».
Но, к сожалению, этого не произошло – Паустовский не успел, он умер через четыре года в 1968 году. Умер в Москве 14 июля, похоронен, по его завещанию, 17 июля в Тарусе – это место, где он проводил все свое время, где написал свои самые известные и сильные произведения, такие как: «Золотая роза», «Повесть о жизни» и многие другие.
Марлен Дитрих, вернувшись в Америку, найдет собрание сочинений Константина Паустовского, изданное там в 1961 году, прочтёт всё и напишет: «Паустовский – лучший из тех русских писателей, кого я знаю. Я встретила его слишком поздно…»
Казалось бы, этот неординарный случай из жизни Паустовского, никак не связан с Крымом, а тем более, со Старым Крымом. Но нам очень хотелось бы, чтобы посетители оценили то, что человек с мировой известностью, каковым являлся Константин Паустовский и перед которым преклонялись другие, не менее, знаменитые люди, любил такие места, как наши, писал о них, постоянно возвращался к ним не только в своих произведениях, но и лично.
А закончить экскурсию хотелось бы словами Бориса Чичибабина. Он не был современником Паустовского, но оставил большое количество поэтических и прозаических строк о нём. Наиболее точно, правдиво и чутко отображает всю суть произведений Константина Паустовского следующее высказывание Бориса Чичибабина: «Стало нечем дышать в обществе… Но откройте томик Паустовского – и на вас пахнет свежестью первозданной».

Почему Марлен Дитрих встала на колени перед Константином Паустовским

Имя Константина Паустовского у современной читающей публики не в чести, тогда как во второй половине ХХ в. его рассказы знал каждый школьник. Его произведениями восхищались не только в СССР, но и за рубежом. В 1964 г. на гастроли в Москву приехала звезда Голливуда Марлен Дитрих. На сцене Центрального дома литераторов тогда произошел беспрецедентный случай: всемирно известная актриса опустилась на колени перед советским писателем Константином Паустовским и поцеловала его руку. В зале все замерли…

Знаменитая голливудская звезда Марлен Дитрих | Фото: fakty.ua и moimir.org

О своем желании встретиться с Константином Паустовским голливудская звезда заявила, едва спустившись с трапа самолета. Ее спросили, что бы она хотела увидеть в первую очередь – Кремль, Большой театр, Мавзолей? Она ответила: «Я бы хотела познакомиться с Паустовским. Это моя давняя мечта». Актриса объяснила удивленной публике, что Паустовский – ее любимый писатель, и что самым большим литературным событием своей жизни она считает его рассказ «Телеграмма». И с тех самых пор, когда она впервые прочитала это произведение, мечтает встретиться с автором.

Писатель Константин Паустовский | Фото: rusplt.ru

В 1963 г. Марлен Дитрих дала по концерту в Москве и в Ленинграде. На тот момент ей было уже 62 года, но выглядела она великолепно. В московский Театр эстрады невозможно было достать билеты на ее выступление. Она появилась на сцене в шикарном облегающем платье и поразила зрителей идеальными очертаниями своей фигуры. Никто не догадывался о том, что главным секретом ее безупречного силуэта был оригинальный корсет с каучуковыми прокладками, который создала специально для нее эмигрантка из Грузии, ее близкая подруга, балерина Тамара Гамсахурдия. Именно благодаря этому корсету облегающее платье с блестками выглядело сногсшибательно. А в Ленинграде выступление актрисы произвело еще больший фурор.

Эмигрантка из Грузии, балерина Тамара Гамсахурдия и ее подруга, актриса Марлен Дитрих в корсете ее работы | Фото: liveinternet.ru

Накануне визита Марлен Дитрих в СССР Константин Паустовский, которому на тот момент шел уже 72-й год, перенес инфаркт. Несмотря на плохое самочувствие, он пришел на концерт голливудской звезды в Центральном доме литераторов. Узнав о том, что ее кумир – в зале, Марлен попросила выйти его на сцену. На глазах у изумленной публики она в своем шикарном платье опустилась на колени и поцеловала руку ошарашенному писателю. Узкое платье затрещало по швам, стразы рассыпались по сцене. Но актриса не обратила на это внимания. Она объяснила, что прочла книг немало, но ни один писатель не производил на нее такого впечатления, и что у нее русская душа. Зрители аплодировали стоя.

Во всех газетах и журналах писали об этом поступке голливудской звезды | Фото: moimir.org и women-hunt.ru

Позже в автобиографической книге «Размышления» актриса посвятила русскому писателю целую главу, в которой делилась впечатлениями от встречи с ним: «…Однажды я прочитала рассказ «Телеграмма» Паустовского. Он произвёл на меня такое впечатление, что ни рассказ, ни имя писателя, о котором никогда не слышала, я уже не могла забыть. Мне не удавалось разыскать другие книги этого удивительного писателя. Когда я приехала на гастроли в Россию, то в московском аэропорту спросила о Паустовском. Тут собрались сотни журналистов, они не задавали глупых вопросов, которыми мне обычно досаждали в других странах. Их вопросы были очень интересными. Наша беседа продолжалась больше часа. Когда мы подъезжали к моему отелю, я уже всё знала о Паустовском… Позже я прочитала оба тома «Повести о жизни» и была опьянена его прозой… С тех пор я чувствовала как бы некий долг – поцеловать руку писателя, который это написал. И вот – сбылось! Я счастлива, что я успела это сделать».

Писатель Константин Паустовский | Фото: rus-skazki.com и istpravda.ru

У многих и в СССР, и за рубежом поступок актрисы вызывал удивление, а сама она объясняла: «Я была так потрясена его присутствием, что, будучи не в состоянии вымолвить по-русски ни слова, не нашла иного способа высказать ему своё восхищение, кроме как опуститься перед ним на колени. Волнуясь о его здоровье, я хотела, чтобы он тотчас же вернулся в больницу. Но его жена успокоила меня: «Так будет лучше для него». Больших усилий стоило ему прийти, чтобы увидеть меня. Он вскоре умер. У меня остались его книги и воспоминания о нём. Он писал романтично, но просто, без прикрас. Я не уверена, что он известен в Америке, но однажды его «откроют». В своих описаниях он напоминает Гамсуна. Он – лучший из тех русских писателей, кого я знаю. Я встретила его слишком поздно».

Кадр из фильма *Телеграмма*, 1957 | Фото: blog. inter.ua

Кадр из фильма *Телеграмма*, 1957 | Фото: blog.inter.ua

Даже небольшой фрагмент из рассказа Паустовского «Телеграмма» дает представление о том, почему на голливудскую актрису он произвел такое сильное впечатление: «Ненаглядная моя, – писала Катерина Петровна. – Зиму эту я не переживу. Приезжай хоть на день. Дай поглядеть на тебя, подержать твои руки. Стара я стала и слаба до того, что тяжело мне не то что ходить, а даже сидеть и лежать, – смерть забыла ко мне дорогу. Сад сохнет – совсем уж не тот, – да я его и не вижу. Нынче осень плохая. Так тяжело; вся жизнь, кажется, не была такая длинная, как одна эта осень».

Марлен Дитрих и Константин Паустовский | Фото: amnesia.pavelbers.com

Источник: Культурология

Величайший русский писатель, о котором Запад забыл

В январе 1965 года, когда Рой Пломли попросил у Марлен Дитрих ее книгу, чтобы взять ее с собой на «Диски необитаемого острова», он, должно быть, был сбит с толку ее ответом. Ее выбор пал на практически неизвестную шеститомную автобиографию русского писателя Константина Паустовского (1892–1968), из которой на английском языке выскользнул только один том. Но Дитрих, говорившая на трех языках, за год до этого наткнулась на его сочинения во французском переводе и была так захвачена им, что, как описывает Дуглас Смит в предисловии к своему выдающемуся новому переводу, когда случай свел ее и Паустовского лицом к лицу тем летом в Москве она могла только упасть к его ногам и склонить голову.

В Советском Союзе такая реакция не была редкостью. Паустовский был чрезвычайно популярен, с почти мифическим статусом, не только из-за своей прозы, но и из-за своего характера — за то, что сумел не состоять в коммунистической партии, за то, что никогда не присоединялся к поношению коллеги-писателя. Когда травля Бориса Пастернака достигла своего апогея, после того как на Западе был опубликован «Доктор Живаго», Паустовский с отвращением ушел с собрания Союза советских писателей, которое его осудило. Спустя сорок лет после его смерти моя русская свекровь все еще боготворила его.

Но Паустовский, в отличие от Пастернака, практически не публиковался на английском языке. Мы исключили его из нашего канона, потому что его романы, рассказы и детские книги не являются явно диссидентскими произведениями. Как же мы ошибались. Вместо этого он косвенно выразил несогласие, написав против нечестных политических реалий, живя на одном расстоянии, уехав из Москвы, чтобы ухватиться за «мельчайшие подробности» Чехова, чтобы правдиво описать Россию и русских и, в конечном итоге, потрясающие мир события, через которые он прошел. Качество его повествовательного воображения делает «Историю жизни» — автобиографией длиной в Пруста, которую он начал в 1943, шедевр.

Романисты, когда пишут о себе, склонны заключать свои собственные контракты с фактической правдой, как мы знаем из «Песни» Брюса Чатвина и «Моей борьбы» Карла Ове Кнаусгаарда. Три тома Паустовского (вторые три тома еще предстоит спасти от их испорченной советской версии), несомненно, также мобилизуют вымышленный процесс, потому что правит история, а не простые факты. Но его история — это достижение художника. «За то время, которое требуется Юпитеру для обращения вокруг Солнца, — пишет он, — мы пережили так много, что от одной мысли об этом у меня сжимается сердце». Чтобы написать ее, он переворачивает историю наизнанку, видя свои бурные времена до 19 века.05 революции к победе Советов в гражданской войне, непосредственным и сказочно-людным взглядом, нанизывающим неиссякаемую нить повествовательных жемчужин — рассказов, анекдотов, зарисовок, — взращенных натренированной памятью и случайной выдумкой.

Родившийся в 1892 году, наполовину украинец, наполовину русский, Паустовский начинает в конце своих школьных дней в Киеве (ныне Киев) с получением телеграммы о том, что его отец умирает на своем хуторе в Городище. Добраться до него почти невозможно, потому что река в разливе. Но Константину («Костику») это удается. Оставшись с отцом до конца, он застрял на ферме:

Вспомнилось раннее детство… Лето на Городище вступило в свои права – жаркое лето с ужасающими грозами, шумом деревьев, течениями прохладной речной воды, выездами на рыбалку, сбором ежевики, сладкое ощущение беззаботных дней, полных сюрпризов… пруды были моим любимым местом для посещения. Отец ходил туда ловить рыбу каждое утро и брал меня с собой. Мы вышли очень рано, медленно продвигаясь по тяжелой мокрой траве.

Это «сладкое ощущение беззаботных дней, полных сюрпризов» сигнализирует о ритме книги: во-первых, картина повседневной жизни настолько красочна, что может колебаться между натурализмом и магическим реализмом, с силой природы, которая перекрывает современность, способ, которым «густая пыльца покрывала борта вагонов проходящих экспрессов; и, во-вторых, суровый аверс этой картины, неудачные вехи любви и жизни Костика. Особенно трогательны Ханна, 16-летняя двоюродная сестра, в которую он влюблен в Городище, которая ускользает от чахотки; его братья Боря и Дима, убитые в один день на Первой мировой войне; и самое душераздирающее, Леля, медсестра, в которую он влюбляется, когда служил санитаром на войне, которая умирает в запертой деревне недалеко от линии фронта от оспы.

Школьные годы Костика в Первой киевской гимназии и великолепная коллекция чудаковатых мастеров; болезненная разлука его родителей и его мрачное обучение зарабатыванию денег; шумные каникулы с дядей Колей; погромы, нищета, конец детства; война, революция и гражданская война — все это отягощено своеобразной, лирической, откровенной чувственностью в переводе, блестяще передающем краски и ритмичность его прозы:

Я решил пойти в Эрмитаж. Это был конец марта [1918]. В саду было темно и тихо. Тающий снег сполз с деревьев. Я уловил запах гниющих листьев, как слабый букет вина, горькой растительной массы и прошлогодних оттаявших цветов, которые, казалось, просачивались из глубины сырой, беззащитной и давно заброшенной почвы. В те времена природа была забыта… Людей охватили разные радости и страсти. Даже любовь, простая и безусловная, как солнечный свет и воздух, время от времени уступала место потоку событий и переживалась как приступ сентиментальности, требующий лечения.

Эти события тоже пропитаны литературой, от ранних воспоминаний о «мягких туманных зимах и богатой, ласковой Украине, вместившей в себя город с гречневыми полями, соломенными крышами и ульями» до «времени внезапных решений и потрясений». ». После того, как его первый рассказ был принят киевским журналом, именно литература и упорство в ней привели Костика на свободу. Когда революция разрывает империю с ее основ, ее хаос оставляет его «неспособным к правильному суждению», но достаточно его замечательного таланта населять свои рассказы: от Москвы до Одессы, от слушания «необычно спокойного высокого голоса» Ленина, утихомиривающего гнев солдатам самому себе, загнанным на службу в петлюровскую армию в Киеве, в кафе, гостиницах, на заводах, в поездах, в расстрелянных домах и побеленных рыбацких поселках, его рассказ «только о том, что я сам видел и слышал» обладает дышащей универсальностью того, как это должно было быть.

Мерой наслаждения и абсолютной неустареваемости «Истории одной жизни» является то, что через столетие и через континент все еще хочется ступить на страницы книги, вытолкнуть Костика с дороги, где бы ни бушевала скорбь. к нему, или быть рядом с ним, когда празднуется удачный момент — опубликованный рассказ, пойманный карп, вновь встретившийся любовник. Когда я впервые прочитал эту книгу десять лет назад, в моем сознании запечатлелось все, что я нахожу наиболее привлекательным в русских и украинцах: их экспансивность, их упрямая храбрость и, прежде всего, качество, как положительное, так и отрицательное, которое я бы назвал их отказ слишком долго ждать счастья. Когда Россия, как сейчас, переживает один из самых мрачных периодов, когда ее президент стягивает войска к границе с Украиной и крадет права и свободы россиян, мы должны дорожить отражением Паустовского его «родной земли, величайшего дара нашей жизни». как блестящее, в высшей степени ценное литературное достижение и вещь, бесконечно более устойчивая, чем регрессивная нечестность нынешнего режима.

«История жизни» Константина Паустовского и Дугласа Смита опубликована издательством Vintage Classics по цене 25 фунтов стерлингов. Чтобы заказать свой экземпляр за 19,99 фунтов стерлингов, посетите Telegraph Books

Почему Марлен Дитрих любила работы Константина Паустовского

В январе 1965 года, когда Рой Пломли попросил у Марлен Дитрих ее книгу, чтобы взять ее с собой на дисках Необитаемого острова, он, должно быть, был озадачен ее ответом. Ее выбор пал на практически никому не известную шеститомную автобиографию русского писателя Константина Паустовского (189 г.2-1968), из которых выскользнул только один том на английском языке. Но Дитрих, говорившая на трех языках, за год до этого наткнулась на его сочинения во французском переводе и была так захвачена им, что, как описывает Дуглас Смит в предисловии к своему выдающемуся новому переводу, когда случай свел ее и Паустовского лицом к лицу тем летом в Москве она могла только упасть к его ногам и склонить голову.

В Советском Союзе такая реакция не была редкостью. Паустовский был чрезвычайно популярен, с почти мифическим статусом, не только из-за своей прозы, но и из-за своего характера — за то, что сумел не состоять в коммунистической партии, за то, что никогда не присоединялся к поношению коллеги-писателя. Когда травля Бориса Пастернака достигла своего апогея, после того как на Западе был опубликован «Доктор Живаго», Паустовский с отвращением ушел с собрания Союза советских писателей, которое его осудило. Спустя сорок лет после его смерти моя русская свекровь все еще боготворила его.

Но Паустовский, в отличие от Пастернака, практически не публиковался на английском языке. Мы исключили его из нашего канона, потому что его романы, рассказы и детские книги не являются явно диссидентскими произведениями. Как же мы ошибались. Вместо этого он косвенно выразил несогласие, написав против нечестных политических реалий, живя на одном расстоянии, уехав из Москвы, чтобы ухватиться за «мельчайшие подробности» Чехова, чтобы правдиво описать Россию и русских и, в конечном итоге, потрясающие мир события, через которые он прошел. Качество его повествовательного воображения составляет История жизни , автобиография Пруста, которую он начал в 1943 году, шедевр.

Романисты, когда пишут о себе, склонны заключать свои собственные контракты с фактической правдой, как мы знаем из « The Songlines» Брюса Чатвина и « My Struggle» Карла Ове Кнаусгаарда . Три тома Паустовского (вторые три тома еще предстоит спасти от их испорченной советской версии), несомненно, также мобилизуют вымышленный процесс, потому что правит история, а не простые факты. Но его история — это достижение художника. «За то время, которое требуется Юпитеру для обращения вокруг Солнца, — пишет он, — мы пережили так много, что от одной мысли об этом у меня сжимается сердце». Чтобы написать ее, он переворачивает историю наизнанку, видя свои бурные времена до 19 века.05 революции к победе Советов в гражданской войне, непосредственным и сказочно-людным взглядом, нанизывающим неиссякаемую нить повествовательных жемчужин — рассказов, анекдотов, зарисовок, — взращенных натренированной памятью и случайной выдумкой.

Красноречивое описание жизни и времен Константина в шеститомной автобиографии делает «Историю одной жизни» шедевром.
Кредит изображения: Поставляется

Родившийся в 1892 году, наполовину украинец, наполовину русский, Паустовский начинает в конце своих школьных дней в Киеве (ныне Киев) с получением телеграммы о том, что его отец умирает на своем хуторе в Городище. Добраться до него почти невозможно, потому что река в разливе. Но Константину («Костику») это удается. Оставшись с отцом до конца, он застрял на ферме:

Вспомнилось раннее детство… На Городище лето вступило в свои права – жаркое лето с ужасающими грозами, шум деревьев, потоки прохладной речной воды, рыбалка, сбор ежевики, сладкое ощущение беззаботных дней, наполненных неожиданностями.. , пруды были моим любимым местом для посещения. Отец ходил туда ловить рыбу каждое утро и брал меня с собой. Мы вышли очень рано, медленно продвигаясь по тяжелой мокрой траве.

Это «сладкое ощущение беззаботных дней, полных сюрпризов» сигнализирует о ритме книги: во-первых, картина повседневной жизни настолько красочна, что может колебаться между натурализмом и магическим реализмом, с силой природы, которая перекрывает современность, как «густая пыльца закрывали борта вагонов проходящих экспрессов; и, во-вторых, суровый аверс этой картины, неудачные вехи любви и жизни Костика. Особенно трогательны Ханна, 16-летняя двоюродная сестра, в которую он влюблен в Городище, которая ускользает от чахотки; его братья Боря и Дима, убитые в один день на Первой мировой войне; и самое душераздирающее, Леля, медсестра, в которую он влюбляется, когда служил санитаром на войне, которая умирает в запертой деревне недалеко от линии фронта от оспы.

Школьные годы Костика в Первой киевской гимназии и великолепная коллекция чудаковатых мастеров; болезненная разлука его родителей и его мрачное обучение зарабатыванию денег; шумные каникулы с дядей Колей; погромы, нищета, конец детства; война, революция и гражданская война отягощены своеобразной, лирической, откровенной чувственностью в переводе, блестяще передающем краски и ритмичность его прозы:

Я решил пойти в Эрмитаж. Это был конец марта [1918]. В саду было темно и тихо. Тающий снег сполз с деревьев. Я уловил запах гниющих листьев, как слабый букет вина, горькой растительности и прошлогодних оттаявших цветов, которые, казалось, просачивались из глубины сырой, беззащитной и давно заброшенной почвы.

Природа была забыта в те времена… Люди были охвачены разными радостями и страстями. Даже любовь, простая и безусловная, как солнечный свет и воздух, время от времени уступала место потоку событий и переживалась как приступ сентиментальности, требующий лечения.

Паустовский был чрезвычайно популярен, с почти мифическим статусом, не только из-за своей прозы, но и из-за своего персонажа.
Кредит изображения: Shutterstock

Эти события пропитаны и литературой, от ранних воспоминаний о «мягких туманных зимах и богатой, ласковой Украине, вместившей в себя город с гречневыми полями, соломенными крышами и ульями» до «времени внезапных решений и потрясений». После того, как его первый рассказ был принят киевским журналом, именно литература и упорство в ней привели Костика на свободу. Когда революция вырывает империю из ее основ, ее хаос оставляет его «неспособным к правильному суждению», но достаточно его замечательного таланта населять свои рассказы: от Москвы до Одессы, от прослушивания «необыкновенно спокойного высокого голоса» Ленина, утихомиривающего гнев солдатам самому себе, застрявшему на службе в петлюровской армии в Киеве, в кафе, гостиницах, на заводах, в поездах, в расстрелянных домах и побеленных рыбацких поселках, его рассказ «только о том, что я сам видел и слышал» обладает дышащей универсальностью того, как это должно было быть.

Мерой наслаждения и абсолютной неустареваемости «История жизни » является то, что через столетие и через континент все еще хочется воплотиться на страницах книги, оттеснить Костика от любого горя рвется к нему или быть рядом с ним, когда празднуется удачный момент — опубликованный рассказ, пойманный карп, вновь встреченный любовник. Когда я впервые прочитал эту книгу десять лет назад, в моем сознании запечатлелось все, что я нахожу наиболее привлекательным в русских и украинцах: их экспансивность, их упрямая храбрость и, прежде всего, качество, как положительное, так и отрицательное, которое я бы назвал их отказ слишком долго ждать счастья. Когда Россия, как сейчас, переживает один из самых мрачных периодов, когда ее президент стягивает войска к границе с Украиной и крадет права и свободы россиян, мы должны дорожить отражением Паустовского его «родной земли, величайшего дара нашей жизни». как блестящее, в высшей степени ценное литературное достижение и вещь, бесконечно более устойчивая, чем регрессивная нечестность нынешнего режима.